Переход
Яна ГАЛЬЧЕНКО
Увлекается театром, литературой, репортажной фотографией, особенно любит снимать хореографические и театральные постановки.
Администратор и фотограф камерного «Театра 43» (г. Киров). С недавнего времени пробует писать, тексты публикует на своих страницах в социальных сетях.
Декабрь в валенках сидел на крыше. Ему столько лет, сколько этому миру, однако ни такая цифра, ни седая бородища не мешали ему лепить отменные снежки и кидать в прохожих. Попав, он довольно болтал ногами и смеялся. Машины на стоянках превратил в гигантские торты. На шапке профессора философии, стоящего в очереди у ларька Роспечати, к радости студентов, нарастил роскошную снежную кучу.
Назабавившись, спустился в улицы. У торгового центра шла разгрузка товара. Декабрь попросил у грузчиков прикурить и постоял рядом, чтобы мясо не разморозилось. Заштопал ковёр на бульваре, повреждённый трактором, подровнял трассу лыжникам.
Вечером подбросил дров к северному сиянию. Подогрел свой походный чайник на трубе ГРЭС, посвистел месяцу. Сидя на кустах калины, они пили чай из больших чашек.
Город в толстом свитере из снега укладывался спать.
* * *
По потолку крадётся январь – звёзды звенят в мешке. В старых ботинках, в кармане пирог, на часах брелок из луны.
Он праздничный, он окна домов потрогал, он спящих укутал, он хочет, чтобы каждый тихий и звонкий день был для них.
* * *
Февраль – стареющий царь. С дремлющего деревянного дворца свисают застывшие белые гребни, и по промороженным стёклам лучи солнца скользят полуспящими.
По толстым коврам сквозняки стали отдавать звоном, и на окнах ледяной папоротник прочертился голубым. Время гостям просачивалось каплями на стрелках старых дворцовых часов.
Ладонь царя от серебристого меха одежды – вверх:
– Устроим встречу, добрую встречу! Мы видели своё, хорошо ли, плохо ли – делали. А дальше – достойным и молодым!
А пока ещё царствовал, и серебряные кубки с выпуклыми узорами качаются и поднимаются, и бороды глушат смех. Владения хранят воины с вьюжными голосами и мальчишки с колкой блестящей пылью.
* * *
Солнце предлагало ей одежду. Набрасывало на локти бледно-серое с опадающим стеклом, розовые длинные перья с золотыми концами, густое зелёное и такое белое из туманов, что позавидует Англия.
Весна выбирает серое платье и мокрого асфальта пиджак. Расправляя складки, рассыпает на горожан большие прозрачные капли.
* * *
Весь в дыму и в восторге от громкости своего гудка, поезд протарахтел на станцию.
Среди его пассажиров была аккуратная старушка с соломенной корзинкой в руках, одетая в серое пальто с цветочной вышивкой и льняную юбку. В городке ещё лежал снег, но на пушистых седых волосах дамы, убранных в пучок, не было головного убора.
Она прошла через здание вокзала и отправилась в сторону большого городского парка.
Отыскав полянку в самой его глубине, старушка аккуратно поставила корзинку на землю и открыла крышку.
Внутри на подстилке из свежей травы сидел зверёк, похожий на зайца. Гладкая шкурка серого цвета, жёсткая шерсть, длинные уши и жёлтый живот, однако на лапах тёмные копытца. Светлые усы зашевелились на свежем воздухе, и питомец перелез через край корзинки.
Обнюхав снег, зверёк попробовал его на вкус. Наклонил голову, подумал и стал поедать снежные залежи. За несколько минут он расчистил полянку и занялся сугробами вокруг деревьев.
А колючие барбарисы и дубы потягивались, разминали сучья, стряхивали остатки снега и шумели проснувшимися голосами, приветствуя старуху Март.
Та с улыбкой покивала головой, повесила корзинку на локоть и, напевая, отправилась обратно к станции.
* * *
Лохматая апрельская голова оторвалась от белой подушки и шлёпнулась обратно. Глянув на календарь, косо прицепленный на стене у кровати, он всё-таки встал. Быстро умылся холодной водой, выпил компота, заботливо оставленного ему в кувшине на столе, и выкатился на улицу.
В подтяжках на грубых брюках, с карманами подсолнечника, в ботинках не для луж со снегом, он напоминал беспризорника.
Отдав запасы солнца дворовым котам, разводил руками – на людей не хватило. Любя лошадей, он для них первых растопил и посушил дорожки, набросал по краям одуванчиков. Убрал похожую на море лужу, которую каждый день с трудом обходила глазастая девчонка, но ей же за воротник швырнул снега с крыльца подъезда. Лёд на школьном дворе оставил, несмотря на ругань дворника, и первый катался на подошвах, а за ним орава учеников.
На маленьком стихийном рынке остановился у торговки выпечкой. Порылся в карманах, однако монет не нашлось, и он, нимало не смущаясь, весело развёл руками. Женщина, хохоча, бросила ему в руки пирожок.
Парень поднялся на холм за торговым центром, постелил куртку на землю, улёгся и занялся пирогом.
Вокруг из прошлогодней травы полезли жёлтые мать-и-мачехи.
* * *
Май с подругами Атикат, Илтой, Ажар и Рахией босыми ногами по крышам. Они красивы, сильны и любят своих мужчин.
Атикат шепчет, оглаживает руками землю, кору, лепестки, посуду в чайных, шерсть, корзины, стебли, бутоны, стволы. Все они, и даже камни, дают свой аромат.
У Ажар корзина, в которой бумажные свёртки. Стоя на крыльце мира, она бросает и бросает из них семена.
Рахия улыбалась, шла куда хотела и где хотела сидела. Ветер вытягивал голову у неё на коленях, рычал и сворачивал кольцами хвост. Это главное, что от неё требовалось, – свободно идти и свободно смеяться.
Илта расстилает свой платок, и мягкая пахучая темнота обнимает прохожих, дома, тротуары.
Май, вытянув ладони к небесному ковру, начинает свою песню.
* * *
Открытая банка с летом стояла на столе. В тишине комнаты из круглого отверстия, как бы издалека, слышны разнообразные звуки: звяканье посуды, шум волны, смех, жужжание бензопилы. Были голоса продавцов из фруктовых ларьков, какое-то скрипение и постукивание. Всё это смешивалось, одно переходило в другое.
Из банки шли запахи, они тоже перемешивались: сочный огурец и варёная кукуруза менялись на ароматы распиленного бревна и сигарет.
По всей комнате вдоль стен на деревянных стеллажах стоят другие стеклянные банки. Грубоватые мужские пальцы передвигают их, открывают и снова плотно прикручивают крышки.
В банку, стоявшую на столе, они добавили пароходных гудков, запаха мокрого белья и тарахтения града. Её содержимое зазвучало невнятно, как ненастроенное радио, потом снова стали различимы отдельные голоса.
Сильные руки взяли банку и аккуратно вылили за окно.
Содержимое растекалось на улицах, по стенам домов проникало в открытые форточки. Таких пока было мало, и лето задерживалось на стёклах. Когда окна распахнутся, оно заплывёт в квартиры, растреплет газеты, шерсть котов и собак, встряхнёт комнатные цветы.
Оно похозяйничало в парках и на клумбах, быстро и весело разбежалось на набережной, подпрыгнуло и окончательно опрокинулось на город.
* * *
– Ваня, спой песню!
Парень с гармоникой выводит пчелиный звон, запах одуванчика, шум свежего ручья и ещё что-то большее.
– Ваня, сыграй жалостливо!
Тот клонит голову, и лица прячутся в окнах, серой водой поливаются травы, и жмётся по веткам яблоневый цвет.
Когда замокает платье Анюты, Иван загребает в горсть облака, достаёт из кармана золотого петуха, пускает его по тропинкам и крышам и сам бежит с улыбкою дурака.
Под вечер Ваня, за пояс обняв свою Анну, тихо дыханием греет селения и города, сторожит еловые шорохи.
Июнь-парень, Июнь-девушка – дорога их рада загорелым ногам. Шиповник у них пьяный-пьяный, танец по тротуарным камням. Раскрыты руки на тёмно-зелёных стеблях, солнце на шеях, ресницах, губах.
* * *
Июль – не то итальянка, не то испанка – распахнула двери веранды и вышла на яркий зелёный газон. Её соседка Моника Блант расчёсывает волосы. Первая усмехается:
– Ты красивее меня! Дай свой голос!
Моника расхохоталась. Июль знает, что её времени нужен смех счастливой от себя женщины.
В саду напротив четырёхлетка Бонс ревёт, сломав пластмассовый автомобильчик. Что же, и дождям будет место. Сьюзен и Алан, им по пятнадцать, держась за руки, столько пускают в мир солнца, что яблони созревают в этот раз, как ещё не бывало. Адами, ему восемнадцать, и он думает, что уже детектив. Его мечты покрасят утренние облака. На площади игры – кому и с кем в кругу танцевать. Сара находит глазами Джейну:
– Я её выбираю!
А будь кем хочешь и имя себе выбирай любое. Июль дарит им всем свои дни и ночи, а потом пусть как знают.
Дозревают вишни, и налито тепло в моря. По кварталу бегут дети – маленькие летние боги.
* * *
Август слушал Озборна в больших недешёвых наушниках. Качество имеет значение, когда с тобой говорят на одном языке, а чудак в круглых очках мало того что понимал грозы между небоскрёбами, так и сам мог добавить оттенков в предстоящие четыре недели.
Его Yamaha гремела по дорогам, тротуарам, балконам и проводам. Лиловые вспышки ломались в тучах, дым заполнял переулки.
В сумерках мотоцикл отправился на платную стоянку. Владелец хотел увидеть город не только в виде пятен неона, летящих перед фарами.
Обходя красочных распутных девиц, он вошёл на пешеходную часть с кафе и арт-магазинчиками. Отцепил ветер, намотавшийся на телебашню, и затолкал в карман кожаной куртки.
Август брал в свою мелодию песни бездомных гитаристов, голоса кораблей, уходящих в долгие рейсы, низкий и мягкий женский смех, звон льда в стаканах и пламя фаерщиков. Подумав, добавил к вечерам новый трек Земфиры и ритмы дождя в водостоках.
Небо задумчиво слушало этот блюз.
* * *
Достав местный паспорт вместо иностранного, она бросила его на приборную панель. Заграничный затолкала в тряпочную сумку на сиденье, где он провалился в мешочки с кофе, сушёными сливами, чабрецом и всякими разностями.
Старый грузовичок с открытым кузовом остановился на дороге в полях. Полная женщина с кожей цвета шоколада, в цветном хлопковом платье, тюрбане и прочных башмаках выбралась из машины и размяла ноги.
Осень идёт медленно и думает о земле под колосьями. Лицо её заливают слёзы. Она помнит каждого, шедших друг на друга и павших. Юнцы и старцы танцуют, целуются, молятся и уходят, а ей их оплакивать. И плач её всех цветов, языков и религий.
Но не только этот дождь принесён ею. Она богата. Осень щедра и хочет дарить.
Крепко поцеловав тыквы, она красит их закатом. Груши полнятся солнцем, в виноград течёт настоявшийся день. Добавляет упругости томатам, дорисовывает полосы на арбузных кожицах. Утра будут созревать в сырах, а ночи закупориваются в винных бутылках.
Грузовичок въезжает в город. Она стелет в нём дорожки ручного ткачества. Цветы на клумбах разгораются густым бордовым, фиолетовым и оранжевым. Осень убавляет тепло на улицах, и после работы жители спешат к домашним чайникам и хлебу.
Начало положено, и ей нужен кофе, крепче которого только бразильцы, его собиравшие. Она останавливается в деревянном домике гостиничного комплекса, бросает свои вещи молодому человеку, ожидающему у двери. Сентябрь поймал ключи и припарковал её колымагу.
* * *
Сентябрь побросал чемоданы в кучу, не разбирая. Из картонных коробок вывалились его оксфорды, дерби и броги из оранжевой замши и красной кожи. Плащ упал на клёны возле администрации, шарф намотался на Ботанический сад, а шляпа укатилась за фабрику.
Пока он гулял ничем не занятый. Толкался на четырёх городских мостах, слушал оркестры и смех. Прохожие оглядывались на запах его одеколона и отлично сшитый горчичный пиджак. Дела принимать не торопился.
Возле баров подозрительно порыжели деревья. Август ухмыльнулся и отменил вызов такси.
* * *
Октябрь танцевал с девушкой.
Октябрь любил девушку, ревновал к её молодому человеку. Парк, одетый в лисью шубу и белый дым от котельной, он не знал куда девать руки и на что ему столько времени. Набросал каштаны прохожим прямо под пятки, в туманах дороги от Ростова до Вятки. Ругаясь, «Камазы» ползут по ручьям и лужам, замочил до души, кто её-то просушит? И недовольно утки поджали лапы – его двадцатый день на них капал.
В своё тридцать первое утро он танцевал и её приглашал в танец. И в этот раз Октябрю улыбались окна офисных зданий.
Водители курят молча, в погасающих тучах взгляд.
Октябрь уходил рассеян и немного богат.
* * *
Одетый в серое пальто, что-то из тридцатых, на шее вязаный шарф, худой и высокий мужчина сидел на скамейке под знаком автобусной остановки. Здесь ходят редкие междугородние, сейчас же больше не было никого.
Утро только просыпалось, и не очень охотно. Воздух синего цвета, кусты вокруг, совсем облетевшие, торчат, как метёлки. По дороге проехала ранняя машина хлебозавода, а всё остальное ещё молчало.
Человек на скамейке вынул бутерброд с колбасой, завёрнутый в бумагу. Он вздохнул, и снежная крупа от его дыхания долетела до вороны, которая приземлилась на асфальт. Птица взъерошенно и неодобрительно посмотрела на него. Мужчина отломил кусок бутерброда, бросил в её сторону.
Они завтракали в светлеющем утре и смотрели на улицы, которые всё точнее чертились вдалеке.
Ворона вопросительно посмотрела на мужчину, тот кивнул головой, и она полетела со свежей, но ожидаемой новостью.
Ноябрь поднялся, стряхнул крошки с колен, опустил руки в карманы пальто и не спеша вошёл в город.
* * *
На небе вкрутили новые лампочки. Они были ярче, но с холодным светом, и подняли их теперь выше прежних.
Готовились к зиме.
Войлок туч растягивали во все стороны и на большие пространства. Практически весь он уже никуда не годился. Цвет его был тёмных тонов – серого, с чёрными пятнами. В сильно порванные полотнища набилось много пыли, сухих листьев, веток. Те, что висели над городами, выбросили сразу, почти не осматривая. Пыль, которая с них сыпалась, пачкала всё вокруг.
От золота октября в этот раз ничего не осталось. А вот на яблоневых ветках сохранились все плоды. Яблоки берегли. Ими будут заниматься особо, поливать пеной инея. На солнечных местах заработают огранщики, забирая красные шарики в твёрдые прозрачные оболочки.
Выливали вёдра и вёдра грязной воды. Затем привезли новые тучи и сразу занялись их распаковкой. Эти дела должны быть сделаны до того, как звонкие каблуки новой хозяйки быстро пробегут по паркету.
Её стройная фигура появилась на лестнице. Бросив дорогие прозрачные серьги на столик, она села в кресло и, не закрывая глаз, отдыхала. Все знали, ей нужен всего час, и процесс запустится.
Даже примерного графика не было. Куда поставить хрусталь, укладывать и вешать зеркала, сыпать блестящую пыль – будет решать она.
Начали около пятнадцати часов – сразу в городах и на окраинах. С высоты через отмеренные промежутки времени двинулись вниз снежинки. Расстояние между ними было довольно большим, но в то же время таким, чтобы не было пустот, и выходило как бы кружево редкого плетения. Запускающим было дано указание о плавности и тишине.
Сверху стало мягко и серо. Снизу, из света витрин магазинов, донеслись смех и возгласы. Переход состоялся.
