Звезда «Альтаир». Рассказ


Аршанский Валерий Семёнович

arshanskijРодился в городе Магнитогорске. После окончания строительного техникума три года служил в авиации, 6 лет работал на Всесоюзных стройках – сооружении магистральных нефте- и газопроводов. С дипломом об окончании журфака Воронежского государственного университета больше 30 лет проработал в областных и городских СМИ Тамбовской области, в том числе – главным редактором «Мичуринской правды» и генеральным директором Издательских домов

Тамбове и Мичуринске. Автор 12 книг прозы, член Союза писателей и Союза журналистов России, лауреат премий Союза журналистов РФ, имени А. К. Воронского, С. В. Рахманинова и др. Заслуженный работник культуры РФ. В настоящее время – заместитель генерального директора АО «Издательский дом «Мичуринск». Живёт в Мичуринске-наукограде.

 

Никогда не говори: «Я бы никогда так не сделал(а)». Жизнь может заставить тебя сделать намного хуже.
Индира Ганди

Да, Саша, смайлики твои просто очарование. Где только ты откапываешь такие? А стих, ой, вообще! «Роняя жёлтый отблеск штор, осенний луч за Вами бродит»… Ну, Бальмонт! Или Максимиллиан Волошин? Кто тебе больше нравится? Я и одного, и другого люблю, курсовые писала по их творчеству. Сашенька, а я и самое первое твоё стихотворение помню, которое ты мне в меню подложил, когда познакомились. «Добрый вечер, Анастасия, с полной радостью, с ясным днём, пусть баюкает Вас рокот моря в Вашем номере сто восьмом»… Мы с Валей опешили вначале, думали, в этом пансионате всем насельцам такие послания пишут… Потом поняли, отсмеяться не могли… Эх, Пушкин, и зачем только ты пошёл в этот политехнический? Надо было к нам в литературу, филологию двигать, ты же поэт!
А я? Дочь кадрового военного. Да, с будущим дипломом учительницы. Санчик, я ведь пять школ сменила за время папиных странствий. А Валюшка целых восемь, пока их семью судьба в Бельцы не забросила, а потом в Кишинёв. Отец её при жизни был какой-то жуткий секретчик по ракетам, настройке программ… Вот они, как и мы, и путешествовали из гарнизона в гарнизон. Подруга моя порой не успевала и полгода в одном классе проучиться. Господи, что хорошего, реально?
Санечка, стоп! На горизонте Альтаир, наша звёздочка! Побежала на лоджию. И ты? До встречи!

***
Ну, как? Слетали, увиделись? Скажи, здорово я придумала? Цените, Александр, я ещё и не то могу. А в какой классной компании мы летим, прикинул? Рядом Вольф, Змееносец, Лебедь. Я – Лебедь, это не обсуждается. А ты? Ладно, ты Змееносец, тоже неплохо – мудрый Змий! А Вольф – волк-одиночка это дружочек твой, Борька! Нет, не чересчур. Поделом! А зачем он тогда над Валентиной так насмехался? Ой, они не помнят… Можно подумать…
Когда мы с ней в Сочи на барахолку ездили. А вы за нами увязались. Знали ведь, как Валюшка переживает из-за своей полноты, а Борька ещё масла в огонь подлил. Когда Валя маечку три «Х» эль мерила. Его же «перевод» был: «Хватит Хомячить Харя Лопнет»…Ну, это что? Это нормально, девушке такое ляпнуть? Она при вас сдержалась, только пятнами пошла. А вернулись в наш сто восьмой, весь вечер ни с кем не разговаривала, ни на обед, ни на ужин не пошла. И то, что я из столовой принесла, есть не стала… Я уж думала, всё, утром будет Валя паковать свой чемодан… Хорошо, тётя Люба, горничная, её успокоила (помнишь, тоже такая…сдобная женщина). Рукой махнула: «Валечка, та тю на них! Пока толстый сохнет, худой сдохнет!» У Валюшки и слёзы вмиг прошли. Заулыбалась, стали они изображать с тётей Любой, какой становится у Борьки носик клювиком, как у попугая или горного орла, когда он под твою гитару Окуджаву поёт. Ладно, проехали…
Саш, а что собой представляет твоя Охта? Я ведь вовсе без понятия. Расскажешь? Ох-та, ох-ты… Это папа у нас под настроение поёт: «Ох, ты, ах, ты, все мы космонавты»…
О моих школах? Саш, вот всем всегда интересно про школу рассказывать, заметил? В первый класс пошла в Золотоноше, слышал о таком городе? А знаешь, як там цикаво балакають… «Гэ» фрикативное: хаз, Халя, хруша… Ещё? Понравилось? Я там училась читать по вывескам: «Взуття», «Друкарня», «Перукарня»… Мама (в девичестве Лебеденко!) , как толмач, переводила. Нет уж, Александр, сами помучайтесь на досуге, найдите ответы, может, это вас от дурного влияния Бореньки отвлечёт… А как тебе такие перлы: крамныця, зализныця, дрибныця? Дытына, драбына, годына…Ищи, милый, в Гугле, найдёшь – расскажешь!
Ой, Сашенька, пардон, беру тайм-аут! Сегодня моя вахта, мне обед готовить. До вечера! Чмок!!! Сто разиков! Не-е-е, только в носик. У тебя бородища жгучая-колючая, как у дяди Маквалы. Кто? Потом расскажу. Чао, Санечка! Заканчивай свои чертежи. Господи, политехнический! Потоп!!!

***
Спасибо, Сашунь, за такое поэтичное описание Охты. Мне так хочется теперь посмотреть на неё своими глазами. А у нас после Украины была Белоруссия. Квартировали в Гродно, сказочный, просто музейный город. Хочешь – съездим, там мамина сестра живёт, моя тётка «Халя»… Потом очутились на какое-то время в Грузии, папа военным советником в консульстве работал – до тех, до тех ещё событий… Адрес до сих пор помню чётко: Тбилиси-3, улица Бидаури, дом Маквалы Айвазова. Саш, ты бы видел этого гиганта – метр девяносто шесть – Шрек отдыхает! Бородища густая, смолянистая, как у морского пирата, ни губ, ни носа не видно. Голос громовой, как у палубной артиллерии, и ручищи до колен. Как мы его поначалу боялись… А потом оказалось, нет на свете добрее человека! Всю окрестную детвору угощал своими булочками горячими, слоечками, крендельками – у него маленькая частная пекарня была, где он, жена, сын и невестка трудились – город в очередь у окна стоял.Мы когда уезжали – «Бармалей» даже слезу уронил, целую корзину выпечки своей к машине притарабанил, ещё папе бутыль вина из подвала достал, а нам с мамой лимонад и «Воды Логидзе»… Эх, Сашка, что же натворили наши политики! И когда теперь те шрамы зарастут? Да? И я хочу верить…
Слушай, кацо, а какие хинкали мы там ели, какие хачапури, какое лобио, вахх, мама моя! Санечка, это был Эдем, райская жизнь, соплис цховребо, клянусь! Всё, что нам с тобой в Адлере и в Сочи в ресторанах подавали – саперави, сулугуни, как, якобы, грузинское, всё, что я вижу здесь у нас, в Москве, даже на Фрунзенке, ну, на Фрунзенской набережной, где у причала грузинские рестораны на понтонах у Москвы-реки качаются, всё не то. Ни в какое сравнение не идёт. Поверь. Здешние хинкали это просто большие пельмени, не более того. А там…Песня! Ой, Санечка, «Скажи на мого коня тпрру, бо в мене губы змерзлы!» Кажется, генерал наш приехал! «Ordnung muss sein!», – иначе хана. Бегу накрывать стол. Папа знаешь, как говорит: «Сказал командир «кролик» – всё! Никаких сусликов…» Санечка, чмок 101 разик. В но-сик!

siluet***
Да, нет, Саша, не трапеза наша затянулась, разговор с Валей затянулся. Ну да, по скайпу. Грусть-тоска… Мама у неё после похорон Валиного отца всё в себя не придёт, то давление, то сердце. И с женихом у Вали не ладится, он, оказывается, ещё к одной местной девице где-то на родине, в Дондюшанах, сватался; тот ещё оказался ловелас…Прохвост! Кстати, Валюшка на следующей неделе едет со своими виноделами в Питер на трёхдневный семинар, спрашивала твой телефон – вдруг там по лекарствам что-то надо будет ей помочь, подсказать… Необременительно, нет? Спасибо, я ей тогда мобильный твой напишу.
Как познакомились с ней? Так их же семья, Руссу, соседями нашими оказалась в Кишинёве, буквально дверь в дверь, на одной площадке жили. Улица Пирогова, рядом с университетом. Валечка на два года старше. Мамы наши стали нас знакомить, она смотрит на меня такими кукольными глазками зелёными:» Кум те клямэ не тинне?». Сразу дала понять, как здорово молдавский язык знает. А я по интонации вопрос уловила, в ответ руку ей протягиваю: «Настя!» Она опять по-своему: «Кыць ань ай ту?» («Сколько тебе лет?»). Я плечами пожимаю, ни бум-бум, мол… А она лукаво так глазёнками постреливает : «Мержем астэзь ла картинэ»? Ах, картина, кино, ну, это ежу понятно. Киваю: конечно, пойдём. Вот так и осваивались потихоньку друг с другом.
Комплекция? Ой, Саш, если по-честному, Валька с детства отсутствием аппетита не страдала. У мамули нашей и борщ, и второе всегда стоят наготове, вдруг гости пожалуют? Вот и Валечка – сразу после школы бежала к нам звонить в дверь: « Еу вреу сэмэнынк!» Понял, да? «Я есть хочу». Врушка она немножко, начинала жаловаться, что за целый день, дескать, только «треи мере» – три яблочка – съела. Кто поверит при таких щёчках упитанных? Ну, всё равно, садись, Валечка, садись, с тобой и наша худышка в охотку пообедает…
Са-а-шка! Я заболталась по твоей милости. Но ты-то на часы посматриваешь, нет? Сколько-сколько. 22-00 скоро! Марш на планету. И я – к телескопу!

***
Нет, Саш, такие передачи не смотрю. Это утеха глупых и сварливых старушек, которые наутро будут обсуждать на лавочках тысячу и одну ночь, то бишь, тыщу первую серию… Что смотрю? Где люди умные. А, апропо! Ты читал «Телохранителя» Кристофера Грима? Ой, Саш, возьми в библиотеке, не пожалеешь. Там же о нас. Нет, не в буквальном смысле, конечно. Но зато о нашей планете Альтаир – самой загадочной, самой красивой в Северном полушарии (недалеко ведь от твоего Питера, между прочим, всего сто пятьдесят триллионов километров!). «Вреден Север для меня»? Точно! Ах, наш граф фантастику не читает… А Вы всё же, вопреки устоявшемуся убеждению, прочтите, Ваше высочество! Там, среди клубящихся туманов, в сплошном зазеркалье живут некие винды, которым и две тысячи лет не возраст. Есть среди них дельцы нехорошие, жулики, норовящие при дикой скорости вращения планеты обмануть ближних, играя в честность… Ладно, не хочешь, не буду пересказывать, но сам прочти.
Саш, а Валя не звонила? Ещё не приехала? Ой, да как мы с ней вместе оказались в Адлере? Запросто! Наверное, как и ты с Бобом. Созвонились в августе, списались, обговорили… Она мне : «Настя, еу деграбэ мэдук ын отпуск». Господи! И у меня ещё целые три недели свободные! «Еу вреу сэ мэдук деграбэ ла Адлер?» Так точно, сеньорита, благословенный Адлер! И никаких сусликов! Если лучшая моя подруга едет в кавказский край магнолий, пальм и кипарисов, то нужен ли мне берег турецкий? И Африка мне не нужна! Боб уже звонит ? В бассейн? Счастливые! Я всё никак не начну… Пока-пока, Ихтиандр! Не забудь там плавки свои и тапочки… Не чмок! На бегу не целуюсь!
***
Саш, прикинь! Наш генерал с лёгкой простудой остался дома. Раньше бы и речь не шла о каком-то насморке, «Хрусталёв, машину!», а теперь всё чаще хандрит. Маме жаловался на днях, мол, служить бы рад – прислуживаться тошно. Что там у них творится наверху – не знаю, он разве что расскажет…Но брату своему, моему дяде Гере, сказал по телефону, я слышала, хочу, мол, в третье тысячелетие, как узник на свободу, с чистой совестью…Не знаем мы теперь с мамой, что и ждать…
Александр Сергеевич! Был у нас вчера долгожданный разговор. Да, состоялся. Не торопите меня, пожалуйста. Сейчас всё расскажу. Вам как, в мельчайших подробностях и в лицах? Извольте.
Сентябрьский вечер. Несколько не типичная московская квартира на улице Профсоюзной, где на седьмом этаже в окнах невеличкой девичьей светёлки догорает закат…Величественная, ещё более дородная в своём любимом синем халате с золотыми позументами, властная, как императрица, Екатерина Максимовна, урождённая Лебеденко, входя:
– Чую, донечка, чую, материнским своим сердцем – вещуньим чую, о чём у нас с тобой пойдёт речь… Я не ошиблась?
– Мамочка, он очень хороший!
– А то! Стала бы за плохого моя мамзель просить? Не так воспитана!
– Мамуля, обратно мы с ним вместе сюда приедем, сама посмотришь!
– Посмотрим… Гроши тебе на дорогу надо?
Мать и дочь до-о-лго стоят посреди комнаты замерев, обнявшись, только учащённым перестуком сердечек прислушиваясь к мыслям и словам друг друга.
Мама. Негромко. Спустя паузу.
– Ты уже у нас, дочка, человек взрослый, без пяти минут с дипломом. Что тебе мама может посоветовать? Ты же знаешь, я не из тех мам-злыдней, которые своим дочерям жизнь рушат, а на смертном одре спохватываются: «Ой, прости, доченька, что я натворила»… Только, скажи (отстранив от себя за плечи и пристально всматриваясь мне в глаза): ты разум свой хорошенько, обо всём спросила? Ну, тогда… перед необходимостью пасуют даже боги…
Саш! Я где стояла, там и села. Это говорит моя мама? Вот, урок, как нужно готовиться всем матерям к неизбежному разговору со взрослыми «доньками»…
Потом, деликатно постучав, явился папа. На плечах генеральский мундир, но без погон, зато в трениках и всё в тех же тапочках на босу ногу. Руки в брюки (шаровары). Хмуроватый взгляд из-под лохматых бровей (ёкнуло у меня под ложечкой). А, ведь, это я в детстве его косматые бровки и стригла, и причёсывала, и никогда клиент не брыкался.
Взял он нашу фотографию, где мы с тобой на пляже (хорошо, Борька заснял ещё одетыми). Дотошно крутил снимок и так, и этак. Потом хмыкнул: «Думаешь, Анастас, я не догадывался?» (Мама, за его спиной, как бы между прочим, на очень низких регистрах, нараспев: «Но разведка доложила точно, и пошёл, командою взметён, по родной земле Дальневосточной…»)
Ещё раз вздохнул, расставаясь с карточкой, пожал плечами: «Глаза, вроде, честные. Хотя…»
Мама (не дав продолжить): – Алексей! Ты ото своё «хотя», знаешь, оставь для Генштаба. У вас же там тесная и сплочённая атмосфэра боевого братства (настоящее её слово видоизменяю), где все друг друга с полу взгляда – полунамёка понимают…
Папа (никак не реагируя на мамин петушиный наскок):
– Ладно, Анастас. Поезжай. Остановишься у дяди Геры, я ему позвоню. Заодно и записки мои этому писателю передашь, он давно просил. А бородач твой, что же? Приедете сюда – познакомимся поближе. А то заочно, как?
Мама: – Ага! Заочно у нас только Академию Генштаба некоторые герои за боевые заслуги кончают…
Вечная их пикировка. До самой серебряной свадьбы, что не за горами. А там ещё же и золотая… Вот так со стороны кто посмотрит, то ли, скажет, вправду они ругаются, то ли прикалываются… А друг без друга жить не могут. Папа только в дом: «Анастас, а где мама?». Максимовна чуть шаг на порог: «Настя, генерал не звонил?»
Сашк… Я сейчас тихонько заглянула к маме в спальню. Саш. Она сидит одна у окна, сгорбилась, понурилась. Ладошкой дым разгоняет. Значит, опять из заначки сигаретку достала… А то мне ли не знать, о чём думает…
Вот уже и донька выросла как. Невеста. А давно ли я её за ручку в Темрюке в детский садик водила… Годы… И вся молодость моя вместе с Лёшкой прошла то в его степях башкирских, то в улусах бурятских, то за горами грузинскими, то за долами молдавскими; ясен пень, на брусчатке против Кремля боевые ракеты не ставят… Хорошо хоть ЗАГС нашли тогда приличный в каком-то Усть-Катаве, а то бы до сих пор так и жили не расписанными… Платья свадебного не было, где его могла пошить? В норках у сусликов? Зато отгуляли как в офицерской столовой! Хай там тазы с салатами стояли на подносах вперемежку с винегретом и селёдка под шубой лежала в кастрюлях, как и холодец, зато молодые же, веселились до упаду. Гера, бедный, перепил, обдристался малость… Ничего! Зато у Настюшки всё теперь будет! Всё своё ателье ей наряды шить посажу!!!
Сашуль. Я такую фату у мамы в ателье присмотрела. Это просто мечта стюардессы «Эр лайнз»! Гости наши в обморок упадут, увидишь!
А! А!! А!!! Альтаир, Саньчик! Давай бегом на балкон! На вокзал принеси мне астры, понял? Не надо роз, и хризантем не надо . Сиреневые и белые астры. Обожаю!!!

***
Саш! Ты точно был сейчас на Альтаире? Поймал мой привет? Я тоже тебя люблю. Саш… А почему сейчас привет твой прилетел такой… прохладный? Осень виновата? Ну-ну…
Сашенька, я, знаешь, что тебя хотела спросить? У твоей мамы какой размер ноги? Я тут поблизости в бутике туфельки женские присмотрела – прелесть: средний каблучок, носок мысиком, пряжечка такая изящная, цвет капучино, совместное производство. Но – залюбуешься! Ей понравится. А Сергею Дмитриевичу твоему что подарить? Он не рыбак, случайно? А то я ему из папиной коллекции спиннинг классный привезу, генерал разрешит. Саш, для меня наша Максимовна это всё – и вяцэ, и луминэ, и соаре (вот тебе ещё молдавские словечки!) – и жизнь, и свет, и солнце. Ты тоже свою маму крепко любишь?
Знаешь, мне от мамули передалось всё, что тебе так нравится (если только ты не напридумывал, сказочник!) – бузэ, динць, урень – носик, губы, зубы, ушки… И точно такой же у меня, как у мамы, характер – покладистый, ровный, к людям с добром, доверчивостью… А то не обжигались… Ещё как! Генерал наш на нас, знаешь, как рычит? То вещи раздарили, то долги простили, то в какой-то фонд вложились… Он нас так и зовёт: благотворительницы. Грозится посадить только на свою пенсию – да, ему уже по выслуге лет положена…
Саш! А я тебе, правда, нужна? Успокойся, шторм ненастный! Спрашивала и ещё буду спрашивать! А как ты думал? Может, кружил нам тогда хмельные головы «морской прибой, морской прибой», помнишь, как на пляже каждый день эта песня всем мозги выносила… А мы такие молодые, такие красивые и бесшабашные, пьём то сухое вино, то полусладкое, лопаем то хурму, то виноград, в ресторанах музыку заказываем… Сашечка! И все заботы наши были – тебе с Борькой к вечеру брючки нагладить, туфельки надраить. А нам с Валюшкой – макияжик поярче навести… А теперь будет брак. Семья, понял?
Ты готов? Александр свет Невский…Слово мужика? Железобетон? Саш, а знаешь, как по-молдавски «невеста»? Ни за что не догадаешься! Невастэ!!! Девушка – фатэ. Ой, как же я хочу ту фату в мамином ателье примерить!!! Жених? Бэрбат. Красивый? Фрумос. «Давай поженимся?» «Айде сэ ме ын сурем!» Понял?
«Те ю беск, Сашенька!» Очень-очень!!! Тоже скучаю. Ну, ещё недельку… И жду… твоих астр на перроне!

***
Приглушённый свет скрюченного торшера усмешливо бликовал на мутной амальгаме гостиничного трюмо и экране мерцающего телевизора. Заставленный бутылками «Букетов Молдавии», тарелками с виноградом, черешней и яблоками полированный столик изобиловал винными подтёками. На прикроватной тумбочке, пластиковом подоконнике, балконных дверях и платяном шкафу как некогда прилепились, так и окаменели навек ошмётки жвачки. И отражалась под косым углом пыль, как скатерть, на всей скудной мебели одноместного номера: расшатанном стуле, обтянутым дрянным велюром некогда бежевого цвета, такого же окраса продавленном кресле с отломанной ножкой, наконец, спинках скрипучей односпальной кровати. Где, однако, под мятыми простынями, проштемпелёванными ужасными фиолетовыми печатями, уместились двое. Он – поджарый, чуть ли не дочерна загорелый, с густой каштановой бородкой, удобно примостивший ,как она сказала, свою «капул» (голову) меж двух её пышных, высоко взбитых булок с тугими вишенками на закруглениях. Она – от природы смуглая, широкобедрая, зеленоглазая. Ещё до конца не отдышавшаяся после страстных объятий и бурной борцовской схватки без трико, полюбовно закончившейся вничью…
– Когда, ты говоришь, Настя приезжает? – старалась плавно, без рывков высвободить примятое колючей мужской бородой плечо и щёку полнотелая смуглянка.
– Сказал же, в эту субботу утром, – тянулся к джинсам за сигаретой обладатель жёсткой «капул».
– Ох, ты ж и альфонсик, Шура! – прикрывая грудь взбитой подушкой, пыталась окончательно высвободиться из-под навалившегося груза и плотнее привалиться к спинке кровати смуглянка.
– Чё это ты вдруг, как прокурор? – чиркал зажигалкой Шура. – Тебе что?
Словно и не слыша его слов, «прокурор» задумчиво покусывала губы:
– Да… Однако! Интеллигентные мальчики… На хлеб – «мандро», на козу – «падло»…
— Э, э, барышня, как там у вас, фрумоасэ фатэ, ты, может, ещё выпьешь?
– Да нет, куда уж больше, – отрицательно покачала волнистыми кудрями барышня.– Нет, но надо же! Три недели они с дружком за Настин счёт по кабакам, по кафешкам, по магазинам… Наплёл девке, что папа фирмач, мама, кто? Политолог! Застрелиться. А сам… Щелкунчик… Лимитчик… Босота… Не стыдно?
Удачно чиркнув, наконец, зажигалкой, обвиняемый низко-низко склонился к полным губам смуглянки, обдавая их сигаретным дымом и винным перегаром:
Если старец игрив чрезвычайно,
Если юноша вешает нос,
То обоих терзает их тайно,–
Где бы денег достать, вот вопрос!

Продекламировав хорошо заученное, Шура удовлетворённо хмыкнул, восприняв, как комплимент, отчётливо произнесённое обладательницей полных форм: «Гузган»! (Крыса!) И дальше: «Кучине ту фриешт, пула!».
– Слушай, Некрасов! – подняла после некоторого колебания мрачные глаза на беспечно покуривающего Шурика закутавшаяся в простынь постоялица номера. – Забирай-ка сейчас же свои шмотки и катись отсюда на все четыре стороны…
– Ох… Охренела ты, что ли? – возмущённо задрал кудлатую бородку к потолку изгой.– Я куда тебе в час ночи потащусь? Моя общага на Васильевском, это другой конец города! И мосты уже все разведены…
– Да мне по барабану!, – наслаждалась жаждой мести смуглянка. – Катись хоть в Неву башкой, мешать не буду. Пигор в мыне – ноги в руки – и давай, жок, жок, веселее отсюда!
– Чума! Крокодил! Чесотка! – не попадая в узкие штанины брюк или попадая обеими ногами в одну штанину вытанцовывал в темноте «жок» зло шипящий недавний кавалер безжалостной барышни. – Чтоб тебя на том свете черти жарили! – уже с вывернутой наоборот футболкой на голове и в скатку скрученным свитером подмышкой заканчивал пожелания за дверью Шура.
«Красавчик. Фрумос флекэу», — бездумно всматривалась в полумрак с невозмутимым трюмо и абсолютно безразличным к окружающему миру обветшалым мебельным гарнитуром временная хозяйка номера. Та, которую уже отчаялись безуспешно звать бушующие где-то в комнате невдалеке загулявшие виноделы – участники международного семинара.
И надрывно доносился из плохо показывающего телевизора концерт французской эстрады – звучала песня чудесной маленькой фетицэ, маленькой птички, точнее, маленького врабие, воробышка, Эдит Пиаф – знаменитая её баллада «Милорд»… Потаённый смысл которой – как же правильнее жить на свете – с мягким сердцем или стальными локтями?
«Милорд, милорд, милорд, говорят, иногда достаточно одного только корабля, чтобы всё рушилось, когда корабль уплывает. Он увёз с собой девушку с нежным взглядом, которая не могла понять, что разобьёт вашу жизнь…» Милорд, милорд, милорд…

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.