Морпех из Нисельги

«Это твоя девушка?» – заинтересованно спрашивали встречные знакомые Шурку Шмакова, глядя на идущую рядом изящную даму с длинной русой косой. В тот солнечный день, 22 июня 1941 года, высокий статный паренёк – счастливый выпускник-отличник одной из кронштадтских морских школ – радостно отгуливал свой пятнадцатидневный отпуск в Ленинграде. Уже год как бывшего деревенского паренька зачислили на службу в одну из частей Краснознамённого Балтийского флота в Кронштадте…
– Шурка, я больше с тобой вместе не пойду. – Глаза красивой молодой женщины (той самой, с длинной косой) смотрели на юного моряка добрыми смеющимися лучиками.
Это была Шуркина мама Катя. Такой, молодой и красивой, она запомнилась ему на всю жизнь.

Толпы людей, собирающихся возле уличных репродукторов, и речь министра Молотова подтвердили: «Война!»
«Шурка командиров» – так звали Шмакова в родной деревне Нисельга Ленинградской области (в переводе с вепсского «Нисельга» – «носова гора»), населённой потомками вепсов и карелов.
Его отец Николай Шмаков служил на Балтике офицером, командовал морским подразделением. В нашей беседе сын не стал называть причину смерти отца, лишь отметил, что к началу войны его уже не было в живых (последняя дочь командира Екатерина родилась в 1935 году).
Позже я узнал, что репрессии 30-х не обошли их родную Нисельгу. Двоих братьев-подростков, 8 и 12 лет, из этой деревни, Николая и Алексея Шмаковых, в 1931 году осудили и выслали в Мурманскую область, в Кандалакшский район. Реабилитировали только в 1999-м, может, «посмертно». Спрашивается, за что? Тысячи человек, как и они, безвестно пропали в спецпоселениях на севере. Точно не знаю, были ли они родственниками или только однофамильцами наших Шмаковых.
Александр с ранних лет, как старший из детей, стал главной опорой для матери. А на флот решил идти по стопам отца.
Молодой моряк отбыл в свою часть в Кронштадте. А мама с остальными детьми – Машей, Верой, Васей, Валей и Катей – отправилась в старинный русский город Лодейное Поле, знаменитый первыми военными кораблями Петра Первого.
Затем они эвакуировались в Курган, за Уральские горы. Здесь Екатерина Васильевна с дочками и младшим сыном прожили до осени 1944-го. К этому времени освободился от захватчиков их родной Подпорожский район. Родные Шурки Шмакова возвратились в родные пенаты, что на реке Свирь, в двухстах километрах от Ленинграда. В их старинной Нисельге, упоминавшейся ещё в XIX веке на территории Лодейнопольского уезда, стояло порядка двадцати крестьянских дворов. У Шмаковых до войны стоял добротный дом, шумел цветущий сад, имелась домашняя скотинка…
Боец терялся в догадках: «Где вы, мои родные?»
Шмаков воевал в составе героического третьего батальона пятой бригады морской пехоты Краснознамённого Балтийского флота под командованием героя Гражданской, полковника Василия Казимировича Зайончковского (до войны командовавшего Кронштадтским стрелковым полком). Напомню, что КБФ принял самое активное участие в ликвидации последствий так называемой Выборгской катастрофы в августе 1941 года. Это был один из немногих примеров, когда действия нашего флота сыграли без преувеличения важную роль в спасении разгромленных частей Ленинградского фронта.
Зайончковский был земляком Шмакова – тоже жил в Ленинградской области. Сначала опытный красный командир руководил отдельной курсантской бригадой военно-морских учебных заведений ВМФ, а затем возглавил пятую бригаду морпехов. Последняя была организована за счёт личного состава Балтийского флота в Кронштадте. В это время на Ораниенбаумском плацдарме сложилась тяжелейшая обстановка. Надо было остановить стремительно наступающих фашистов. Моряки пятой отдельной бригады морской пехоты вели тяжёлые оборонительные бои. Это они встали щитом на рубежах Копорского залива и на правом берегу реки Воронки – здесь морпехи находились всего в нескольких десятках метров от фашистов, на передовой без всякой нейтральной полосы. Немцы называли пехотинцев Зайончковского «чёрными дьяволами».
В 20-х числах августа рядового Шмакова включили в состав сводного полка морской пехоты, морем переброшенного в город Койвисто для отражения десанта финских войск. 26–27 августа части сводного отряда ВУС (Выборгского укреплённого сектора) вели упорные оборонительные бои в районе Сомме (Матросово) и Кайслахти (Попово). Удержать Кайслахти им не удалось. Финский десант выполнил свою первоочередную задачу, а у сводного отряда просто не хватило сил.
27 августа отряд ВУС получил подкрепления, состоявшие в том числе из третьего батальона пятой отдельной бригады Зайончковского, где воевал Александр Шмаков. Сводный отряд ВУС сразу переименовали в сводный полк моряков под командованием майора Углова. Военкомом назначили старшего политрука Корнышева. Перед командованием сводного полка поставили задачу наступать в направлении на станцию Сомме, уничтожить противника на полуострове Лиханиеми и очистить пути отхода 43-й стрелковой дивизии. Моряки видели, что отход армейских частей проходил неорганизованно. Создавалось впечатление, что отходившие части между собой перемешались. Наблюдалось движение бойцов мелкими группами и даже поодиночке. Прочной связи со штабом 23-й армии у моряков не было. Само наступление сводного полка на север ставило его в сложное положение: правый фланг оставался открытым, и финны могли с лёгкостью обойти моряков и пограничников.
Всё же 27 августа сводный полк перешёл в наступление на фронте шириной в четыре километра. Финны оказали упорное сопротивление и отбили все атаки.
Артиллерийская поддержка действий свод­ного полка Выборгского сектора должна была осуществляться эсминцами «Сильный» и «Стойкий». Их задача состояла в том, чтобы своим огнём сорвать переправу в самом узком месте Выборгского залива, у полуострова Лиханиеми. Корабли вышли из Кронштадта 25 августа и уже вечером, в 9 часов, были на рейде г. Койвисто. Помощь эсминцев оказалась неэффективной. Самыми боеспособными подразделениями в районе Койвисто по-прежнему оставались морские. На армейские части было трудно положиться, люди оказались деморализованы тяжёлым поражением, отступлением и окружением.
В этих условиях надо было немедленно решать: что делать дальше? Удержать Койвисто было невозможно, а финны уже находились далеко на юге Карельского перешейка…
В этих тяжёлых сражениях с финнами краснофлотец Шмаков с боевыми товарищами делал всё возможное и невозможное. Позже его за личную храбрость и мужество представят к медали «За отвагу», но получить награду воин не успеет.
28 августа под Койвисто морпех раненым попал в плен к белофиннам. Шмакова увезли в небольшое местечко Валкеалу, что в юго-восточной Финляндии, в военный госпиталь № 63 для пленных. Присвоили лагерный номер ­«Y-454». Замечу, что история этого финского места началась ещё в семнадцатом веке, на здешней территории велись бои между шведами и русскими, потом – через столетия – между советскими и финскими войсками.
Балтиец остался жив, а ведь немало военнопленных из Валкеалу не вернулось – их хоронили десятками в общей могиле.
Мастер производственного объединения «Ореховоторф», где после Победы трудился А. Н. Шмаков, – бывший пограничник, младший лейтенант Григорий Гуськов – тоже побывал в лапах у белофиннов. Только намного дольше – с сентября 1941 до 1944 года. Ветеран мне лично рассказал, что финны относились к нему «хуже фашистов», кормили отвратительно – лагерная баланда довела советского офицера до истощения. К концу срока в 27-летнем Гуськове осталось всего 38 килограммов веса. Мало того, за тяжкий плен он поплатился и у своих – смывал «позор» рядовым в пулемётном взводе штрафной роты Второго Прибалтийского фронта. Потом ему за хорошую службу дали сержанта, доверили командовать отделением, а позже восстановили и офицерское звание.
Рядовой Шмаков «гостил» у финнов около месяца. За это время командиры записали его в число «без вести пропавших». Надо сказать, что среди предков моряка были вепсы и финские карелы, Александр понимал и немного говорил по-фински – это тоже помогло ему адаптироваться во вражеском плену.
24 сентября краснофлотец сумел бежать. Может, и чудом… Правда, в дальнейшем у своих его ждала жёсткая спецпроверка. Да и вручение медали «За отвагу» морпеху приостановили на неопределённое время.
Оклемавшись от ран, плена, проверок НКВД и боёв за Ленинград, Шмаков продолжил поиски пропавших родственников. Писал им по старому домашнему адресу. Без ответа. Тогда и подумал: «В плену мои». Подпорожский район в то время несколько раз переходил из рук в руки (то к белофиннам, то к Красной армии). Не мог знать советский моряк, что мать с сёстрами и братом перебрались в Зауралье.
Как впоследствии установил Александр Николаевич, в конце сентября – начале октября 1944 года Екатерина Васильевна Шмакова с детьми вернулась в родную Нисельгу. На месте родной деревни – пустошь, поросшая бурьяном. Здешние жители, кто уцелел, жили в землянках. Прибывшему семейству землянки не досталось. Под домашний уголок пришлось «облюбовать» разбитый вагон – затопили печку-времянку. Есть было нечего. Дети от военного лихолетья выглядели младше своих лет. Старшей, Вере, исполнился в ту пору уже двадцать один год, Васе – тринадцать, Вале – одиннадцать, Кате – девять.
Чтобы прокормить детей, матери каждое утро приходилось идти в самую ближайшую деревню Погра и брать там хлебные карточки. Позднее от людей дети узнали: мать постоянно недоедала, отдавая им свою пайку. А в ноябре сорок четвёртого она слегла. Попросила детей взять у деревенских мужиков телегу и довезти её, больную, до Подпорожской больницы. Главврач местной больницы, профессор Флегонт Ильич Либов, оказался школьным другом Екатерины Васильевны и сделал всё от него зависящее. Но ночью больная умерла. Дети нашли свою маму в бараке среди прочих умерших. Днём их туда не впускали. Под покровом темноты они, сняв оконную раму, проникли в это печальное помещение.
Сердобольные бабушки помогли сшить рубашку-саван, дали свечку, тёплой воды. Флегонт Ильич помог организовать похороны. Нашли лошадь, чтобы отвезти гроб с телом на деревенское кладбище. Хоронили сами дети, им помогал какой-то местный старичок.
Так и остались круглыми сиротами. Куда идти? Кто поможет? Война ещё не окончилась. Так вышло, что старшие, Вера и Мария, остались работать при районном исполнительном комитете, остальных ребят расселили по детским домам: в Новую Ладогу – Васю и Валю, а самую младшую, девятилетнюю Катю, отправили в Староладожский детский дом. Когда девочка в него попала, то своей детской душой осознала: никто из родных к ней уже не приедет, не навестит. Она хорошо помнила, как хорошо ей жилось с мамой, сёстрами и братом в Кургане. И Катя решила самостоятельно уехать в Курган.

Служил в угро, искал сестру

Встреча с родными у Кати Шмаковой оттянулась почти на пять десятилетий. Вся трагедия в том, что «мамина тёзка» Катя была от рождения глухонемой.
В Кургане беглянку поместили в детский дом для глухонемых. Здесь она окончила среднюю школу, здесь ей воспитатели объяснили, что родных у неё нет.
Взрослела Катя сложно, ни с кем из других детдомовских детей почти не общалась. ­Замкнулась в себе, в своём полудетском-полувзрослом мире. В детдоме ей дали новую фамилию. «Я как бы проснулась здесь, – напишет она позднее родным, – и ощутила свою полную беспомощность…»
После тяжких битв за родной Ленинград в военной биографии Шмакова было ещё немало сражений, в том числе и в августе – сентябре 1945 года с враждебной тогда Японией. Только после долгих военных дорог он оказался в подмосковном Орехово-Зуеве.
Недолго думая, бывший морпех устроился в угрозыск районного отдела милиции.
Около трёх лет – в непростые 1945–1948 годы – проработал здесь воин, не одно преступление раскрыл, не одного преступника обезвредил, был на хорошем счету… Но однажды понял: всё же не для него это. Потому что образ врага, сформированный у Шмакова на войне, в мирной жизни оказался иным. Среди нарушителей закона ему попадались не только откровенные урки, но и бывшие фронтовики, однополчане, получившие на войне не только телесные, но и душевные раны. Вот таких Шмакову было откровенно жалко. Некоторые из них не от хорошей жизни в голодное, лихое время стали нарушителями закона. В послевоенное время в Орехово-Зуевском районе, как, впрочем, и в других местах необъятного Союза, наблюдался разгул бандитизма.
Долгое время Александр Шмаков жил в посёлке торфоразработок с красивым названием Верея. Здесь в годы войны ликвидировали нескольких вражеских диверсантов. Загнали в болото и уничтожили. После войны недалеко от Вереи жили в посёлке интернированные немцы, здесь находился лагерь, где они работали. В криминальную статистику не раз попадали и эти места.
Через девять месяцев после Победы – 10 января 1946 года – в Орехово-Зуеве погиб начальник Шмакова, майор НКВД Степан Малинин. Его убили при ликвидации банды хорошо вооружённых дезертиров, бежавших с Московской гарнизонной гауптвахты в числе большой группы «власовцев». По дороге они напали на склад военного имущества, убили часовых и хорошо вооружились, собираясь в дальнейшем заняться преступным промыслом дома. Терять им было нечего, на каждого приходилось по две расстрельные статьи УК. Банду ликвидировали. Но это, так сказать, официальная версия.
В 1983 году у могилы погибшего на городском кладбище я встретился с вдовой и сыном-фронтовиком Малинина, по договорённости приехавшими со мной на встречу из Москвы. Они мне доверительно рассказали, что после гибели Степана Ульяновича пропала тетрадь с записями компроматов на местную партийную верхушку, которую майор вёл с начала своей службы в Орехово-Зуеве (с 1943 года!). Кстати, предшественник Малинина, начальник милиции Афанасий Соловцов (родом из староверов), тоже пострадал от той же «верхушки». А по воспоминаниям ветеранов милиции, Соловцов был рекомендован на службу в наш горотдел в 1938 году самим начальником охраны Сталина генералом Власиком (последний знал молодого офицера, охранявшего правительственные дачи). Согласно данным из личного дела А. Е. Соловцова в феврале 1943-го он был исключён из рядов милиции «за преданием суду». Написал заявление об отправке его на фронт. Воевал в партизанских отрядах на Украине, потом в составе войск НКВД ещё пару лет после победной весны 1945 года. В боях с бандеровцами в Ровенской области получил тяжёлое осколочное ранение, стал инвалидом. Затем до пенсии работал в народном хозяйстве. Орехово-зуевские ветераны ОВД и родственники Афанасия Евсе­евича (умершего в 1974 г.) рассказали мне, что бывший начальник слишком глубоко «копнул» при расследовании факта необоснованного списания имущества одной из баз резервного местного партизанского отряда, заложенной в 1941 году в Орехово-Зуевском районе, и тем самым задел интересы вышестоящего партийного руководства. Соловцов участвовал в организации партизанских отрядов в нашем районе, так как именно осенью 1941 года при наступлении на Москву фашисты планировали сомкнуть свои «большие клещи» на территории Ногинска и Орехово-Зуева – в рамках операции всей группы немецких армий «Центр».

После войны в текстильном городке, как и в столице, проявила себя загадочная банда «Чёрная кошка», грабившая и убивавшая мирных жителей.
В 1947 году при пресечении попытки хищения с текстильной фабрики вооружёнными бандитами был убит коллега Шмакова, участковый уполномоченный Павел Зюлин. А потом на боевом посту погиб и другой местный милиционер Николай Чапарин…
Все эти трагические события, как бандитское шило, впивались в сердце краснофлотца, продолжавшего оставаться беспартийным.
Однажды в посёлке Верея Орехово-Зуевского района бывший фронтовик и милиционер Шмаков встретил свою половину – Людмилу. Поженились. Жена стала отговаривать бывшего фронтовика от службы в органах. Сначала осенью 1946-го, когда забеременела. Потом летом 1947-го, когда у них родился сын Вячеслав. Какая мать захочет, чтобы ребёнок рос без отца? Начальство не отпускало боевого сотрудника, но всё-таки однажды по-человечески приняло его сторону.
Потом в семье Шмаковых родятся ещё два сына. И двое из троих пожелают служить на флоте, как батя.
Ушёл из милиции матрос. Зато потом семнадцать лет плодотворно трудился в объединении «Ореховоторф», а затем ещё тридцать лет отдал знаменитому на всю Россию Ореховскому текстильному комбинату.
Среди людей фронтовик Шмаков всегда был уважаем за доброту, порядочность и справедливость. И за то, что слово своё держал крепко.
Все эти годы – с 1945 по 1990-й – он не терял надежды узнать судьбу младшей сестрёнки Катюши. Глухонемой.
Во все концы СССР «сигналил». Бывших коллег по работе в угрозыске тормошил. Перелопатил вместе с другими найденными после Победы родственниками все староладожские архивы.
Кто-то из местных как-то скептически обронил: «Да умерла она…» Детдом-то в Кургане вскоре после войны ликвидировали, а в архивах имени Екатерины Шмаковой не оказалось.
Одному только Александру Николаевичу и его родным ведомо, какие чувства переполняли тогда их души от утраченного следа самой младшей, самой беззащитной сестрёнки.
Уже и внуки у детей появились, а с годами и новые болячки, новые проблемы. Два раза на операционном столе побывал сам Шмаков  – между жизнью и смертью. Жил не одно десятилетие – до глубокой старости – с электрокардиостимулятором.
Но старый краснофлотец не сдавался. Не отступая, как когда-то в смертельной атаке с фашистами и белофиннами, настойчиво продолжал поиск.
В 1988 году добрые люди подсказали: напиши, мол, в журнал для глухонемых (советское издание называлось «В едином строю»).
Что ж, советы бывают и очень дельными. Написал. В журнале объявление о розыске сестры сразу напечатали. Правда, с ещё довоенными данными Кати. Не знал фронтовик, что фамилию Шмакова сестрёнке в 1944-м поменяли.

Долгожданная весточка

Минуло ещё два года.
В ноябре 1990 года к Александру Николаевичу Шмакову по почте пришла – почти через полвека! – долгожданная весточка… от его родной потерявшейся сестры Екатерины. В небольшой конверт с письмом была вложена фотокарточка её вместе с дочерью Наташей.
Найдутся ли на свете слова, какими можно выразить после такого известия чувства человека, прошедшего войну, не раз умиравшего и продолжавшего верить в чудо?!
«Теперь можно и умирать, долг свой выполнил», – говорил он мне ещё в 1994-м. А я был убеждён: таким бы, как он, людям жить бы и жить… В благодарность за их человечность, доброту, верность, мужество. И, в свою очередь, пожелал Александру Николаевичу жить ещё долго-долго. И чтобы внуки платили ему такой же добротой.
Незадолго до развала СССР, перед новым, последним советским, 1991 годом в подмосковном Орехово-Зуеве у Шмаковых собрались все сёстры и брат.
Из Кировограда прилетела Мария, из Пензы – Вера, из Ленинграда – Вася и Валя, из Уфы – Катя.
Женщина-найдёныш смотрела и не верила своим глазам, эмоционально жестикулируя руками (её дочь Наташа была за сурдопереводчика), пытаясь выразить невысказанную за полвека радостную боль: «Мои дорогие, как вы меня нашли? Сколько у меня родных!.. Ой… Я верила, что меня найдут. Я верила Господу Богу, что он поможет».
Эта забитая беззащитная детдомовка, рабочая-гладильщица, воспитала хорошую дочь, стала бабушкой, обожающей своего внука и своего зятя.
4 января 1991 года в народном суде башкирской Уфы была исправлена ещё одна несправедливость ненавистной войны – Екатерине Шмаковой возвращена её прежняя, родная фамилия.
После долгих лет разлуки дети, ставшие уже прабабушками и прадедушками, разыскали в Подпорожье, что под Ленинградом, могилку матери. Человека, ценой собственной жизни подарившего им второе рождение.
Через три года после того знаменательного события, 20 октября 1994 года, Указом Президента России – через полвека! – к краснофлотцу вернулась и его заслуженная боевая награда – медаль «За отвагу». А ещё раньше – весной 1985 года – ветерана пригласили в местный военкомат и торжественно вручили орден Отечественной войны второй степени. Что ж, справедливость иной раз запаздывает.
28 февраля 2021 года родные – сыновья, внуки и правнуки – соберутся, как и прежде, в Орехово-Зуеве, чтобы по-семейному отметить вековой юбилей незабвенного патриарха семьи – Александра Николаевича Шмакова. До своего столетия он не дожил семь лет. Царствие Небесное воину Христову Александру!

Евгений ГОЛОДНОВ,
член Союза краеведов России